"Поползновение к наживе добычею": как казаков отучили "зипуна добывать".

28 июня 1709 года в тот момент, когда разгромленная и деморализованная шведская армия (точнее, ее жалкие остатки), блокированные русскими частями у Переволочной, постепенно осознавали неизбежность сдачи в плен, казаки, не теряя зря времени, небольшими группами налетали на копошившихся в долине шведских солдат и обозников и вскоре, по словам уцелевших шведов, "устроили среди разбросанных по берегу телег и подвод настоящую мародерскую оргию.

В их руки попали и многие денежные ящики" (Энглунд П. Рассказ о гибели одной армии). Ничего странного в таком поведении не было - добыча, взятая на войне, была важной составляющей экономики казачьих обществ и семей, которые, не ведя сколь-нибудь приличного хозяйства и нерегулярно получая жалование от русского царя, постоянно испытывали финансовые затруднения. Впрочем, ничего странного не было в таком поведении и с точки зрения действовавших в тот период российских,да и любых других, уставов. В "Артикуле" Петра I от 1715 года была специальная глава, посвященная "добычам", в которой оговаривался только запрет на грабеж до "позволения к грабежу" и специально отмечалось, что "что неприятель двадцать четыре часа или сутки в своем владении имел, оное почитается за добычь". Правовед Э. де Ваттель в 1758 году писал, что "в практике большинства наций войскам предоставляется право брать всё, что они могут взять в случаях, когда командующий разрешает захват добычи. Такова добыча, взятая с неприятеля, оставшегося на поле битвы, а также добыча, приобретенная в захваченном лагере, а иногда в городе, взятом штурмом. В различных армиях солдату разрешается сохранить для себя то, что он смог взять у неприятеля, когда находился вне строя или выполнял поручение отдельно". В русской армии ситуация стала меняться только в первой половине XIX века, когда командование стало запрещать грабежи под видом законной военной добычи. Генерал И.И. Краснов в 1851 году в статье "О донской казачьей службе" писал: "в прежние времена добыча, не только отнятая с боя у неприятеля, но и всякая дозволялась высшим начальством, не запрещалась общественным мнением и голосом собственной совести. Тогда казаки выходили на службу без мундиров, одетые в чем случилось, и откровенно говорили, что они идут "добывать себе зипуны". А потому каждый казак, убив неприятеля, считал законным правом снять с него не только оружие, но и одежду и не церемонился надеть ее на себя и полагал в этом особенное щегольство. Но другие времена, другие нравы! Теперь казаки не только по строгому запрещению начальства, но и по собственному мнению пренебрегают этой предосудительною поживою и показывают, что им не чужды благородные и человеколюбивые идеи, возвышающие воинское звание" ("Военный сборник", 1875). Впрочем, заявление о том, что казаки "пренебрегали этой предосудительною поживой", было, до некоторой степени, преувеличением. Так, С. Кожухов в своих воспоминаниях о сражении под Балаклавой (1854 год), под занавес которого британская легкая бригада неожиданной атакой сумела опрокинуть гусар и казаков, отметил: "когда вся эта суматоха кончилась, казаки первые опомнились и, верные своему характеру, принялись немедленно за подручное им дело. Они переловили всех английских лошадей и тотчас же открыли торговлю ими" ("Русский архив", 1869)...